И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной - Виталий Полищук

Она пошла по коридору, остановилась возле печи, и я слышал, как она открыла и закрыла чугунную дверцу.

– Мама! Это ты печь растопила? – это она, скорее всего, обращалась к моей бабушке. Ну, а что – раз дедушка жив, так почему бы и бабушке не быть живой?

– Однако, с Новым годом! – когда мой папа выпивши, он всегда добрый. – На вот!

И он достал из кармана и протянул мне 10 рублей. И пошел вслед за мамой в спальню.

А я соскочил с кровати и закрыв дверь, задвинул защелку. И прыгая назад под одеяло вдруг увидел свое тело.

Ну, не все – руку, голые ноги, часть плеча и груди.

И это было не мое тело… Не тело Монасюка Анатолия Васильевича, 59 годов от роду…

Но может быть, я сплю? Или все это мне привиделось с похмелья? И сейчас я усну – и снова окажусь у себя в постели на диване в барнаульской квартире?

Я закрыл глаза. Я посчитал про себя до десяти, сильно ущипнул себя за руку и открыл их.

Ничего не изменилось.

В дверь постучали, раздался голос бабушки Тины:

– Толик! Тебе дружок твой звонит!

Я встал, накинул на себя одеяло и сунул ноги в тапочки. Пол был ледяным – пока теперь не прогреют дом обе печи, будет холодно.

Я пошлепал в гостиную, где был телефон. Войдя, я окинул большую комнату взглядом – все как и было когда-то! Диван (на нем была постель – как я понимаю, здесь спят бабушка с дедушкой). Шифоньер, круглый стол посередине, вокруг него стулья.

Сервант в углу, в другом – тумбочка со стоящей на ней радиолой. А рядом с ней – телефон, трубка снята.

Я взял ее и приложил к уху.

– Алло! – сказал я. – Слушаю!

– Ну, ты как? – раздался в трубке голос, и я почему-то сразу узнал его. Это был Валерка Миута, мой друг, к 2007 году – также давно умерший.

– Нормально… – осторожно ответил я. – А что?

– Ну, как Рукавишникова? Как ты с ней?

– Да никак! – О том, как было с Рукавишниковой, я также помнил. Как и всю новогоднюю ночь.

Точнее – две новогодние ночи.

– Я к тебе сейчас приду! – крикнул Валерка.

– Погоди!… – Но в трубке уже пищали сигналы разъединения.

И я выразился про себя нецензурно относительно ситуации.

Я прошел в коридор. Справа от меня раздавался треск – это в печи разгорался огонь. Рядом стояла полное каменного угля ведро и совок.

Я задумчиво открыл дверцу, посмотрел на бушующее пламя горевших дров и совком принялся закладывать внутрь уголь. Попадая на пламя и тлеющие дрова, уголь шипел, от него шел пар – он был промерзшим.

Мое тело помнило все нужные движения!

– Уже разгорелось?

Я повернул голову – позади меня стояла в дверном проеме кухни бабушка Тина.

– Кушать будешь? – спросила она. И я услышал, как и в кухне, потрескивая, во второй печи также разгорается огонь.

– Нет! – сказал я. И тут мне в голову пришла одна мысль.

Я зашел к себе, взял в руки «Панасоник» и пошел на кухню.

В отличие от моей комнаты размером не более семи квадратов, наша кухня было большой. Здесь стоял буфет, стол со стульями, была печь, и еще оставалось много места.

– Баб! – сказал я. Она повернула голову от кастрюли, стоящей на плите (бабушка что-то помешивала в ней):

– Чего тебе?

Я воткнул штепсель в розетку (я все помнил! И где электророзетка на кухне, и где вообще все – как это может быть?) и нажал на клавишу. Загремела громкая музыка, и я торопливо убавил громкость.

– Ну, так чего тебе? – спросила, поворачиваясь ко мне, бабушка. – Скоро уже обед будет.

Она не видела магнитофона и не слышала издаваемых аппаратом звуков!

Я максимально увеличил громкость. Ничего!

– Что там руками шевелишь? – спросила бабушка.

Нет, она ничего не видела. И – не слышала!

Загремели двери в сенках, тут же распахнулась входная дверь, впустив в коридор клубы морозного пара.

Миута!

Валерка заскочил, как обычно, без стука, когда был уверен, что я его жду.

– Ну, ты как? Пошли, расскажешь! – Он ухватил меня за одеяло – я все еще был раздетым, в трусах и майке, и с одеялом на плечах!

Миута тоже не видел «Панасоник» и не слышал издаваемых магнитофоном звуков!

Но меня он видел и о щ у щ а л прекрасно – он же за руку тащил меня в мою комнату!

– Чай будешь? – спросил я его.

– Угу! – он уже копался в стопке моих книг на тумбочке. Лежавшего рядом пакета с кассетами он не замечал. Как и наушников! – С вареньем!

– Кто бы сомневался! – буркнул я и вдруг с ужасом осознал – это не я здесь сейчас – это тот Толя, из далекого 66-го года! Его голос и интонации, и Миута ничего не замечает!

– Тащи варенье, Толя, тащи! – как обычно, скороговоркой, проговорил он, уже читая что-то. Он не глядя, смел с сидения стула мои одежды, уселся с книжкой в руках и приготовился к чаепитию.

На кухне я достал из буфета чашку с блюдцем, розетку, банку с вареньем. Наложил вишневого варенья в розетку, налил чаю покрепче. Руки помнили все – где стоит чайничек с заваркой, где на плите – чайник с кипятком. Я брал все не глядя, на память, но вот только ч ь я это была память?

– Ну? – спросил меня Миут, прихлебывая чай. – Как все было? Рассказывай!

– Да ничего не было! Ну, довел ее до дома в пол-шестого, и пошел домой!

– И чо, даже не полапал? Не поцеловал ни разу, что ли?

– Отстань! – сказал я в пространство.

– Ты, Толя, лопух! Она точно из-за тебя приходила!

Он имел в виду – на нашу Новогоднюю вечеринку.

– Отстань, говорю! Голова болит!

– Ладно! – Он выскреб, как всегда, розетку, облизал ложку. – Пошли, мне Чернявский уже звонил, нас ждут! Догуливать будем! Все же осталось! И девы обещали придти!..

– Ты-то как? – спросил его я. – Как управился с двумя?

– Ну, а чего? Довел до общаги, договорился на сегодня!

– Ты что, и Любу пригласил?

– А чо? Она хорошая девка!

– А то, что я никуда не пойду! Сейчас – это точно!

– Ну и ладно! Берик сменился, обещал придти (Берик – тот, кто перед Новым годом выключал во всем поселке электричество).

– Ну, вот и славно! Вот и славно! – сказал я, а Миут вдруг вытаращил глаза.

– Чего – славно?

Я спохватился: оборотец этот речевой – из будущего! Нужно быть осмотрительнее.

Знаете, к этому моменту я уже все понял. Не в деталях – в главном! Я – в теле себя самого, в возрасте 17 лет. И мне придется теперь с этим жить. Т а к жить…

– Ладно! – сказал Миут, вставая. – Я – переодеваться, и пошел к Ратику. Ох, он вчера и злой вернулся!

– Ну, скажи ему, что ничего не было. Я просто довел Варьку до дома!

– Он – не поверит!

– Его проблемы! – ответил я, и вновь озадачил друга.

– Чего? Ты откуда слов таких нахватался?

– Иди! – раздрай во мне нарастал, нужно было хорошо все обдумать, а он мешал. А я совершенно не способен был контролировать ни свою речь, ни вообще ничего.

– Ты приходи! – сказал он, открывая дверь и запуская еще одну волну белого холодного воздуха. – Любка о тебе наверняка спрашивать будет!

– Иди-иди, не холоди! – сказал я ему.

Однако подумать мне не пришлось – буквально через несколько минут к нам в дом ввалилась в полном составе моя компания – Сашка Гемаюн, Борька Бульдозер, Валюха и Галка.

– С Новым годом! – верещали девчонки, дергая меня за тенниску – я хотя бы одеться успел! Борька тоже что-то говорил, а Сашка, как обычно, лишь чуть виновато улыбался.

Как все очень сильные физически мальчишки, он был немногословным. И очень добрым по характеру.

– Тихо! – выглядывая из кухни, сказала бабушка. – Взрослые еще спят!

Пришлось всех моих друзей поить чаем и кормить праздничным пирогом с черносливом…

Глава 2-я. Мне, как воздух, нужен план!

январь 1966 г.

Был поздний вечер. Давно вернулись родители, и угомонились, и уснули. Давно спали уже и мои дед с бабушкой. Догорала печь, и поэтому у меня в комнате было жарко.

Я смотрел на угол письменного стола – придвинутый к наружной стене дома торцом, он из-за боковых ящиков был расположен весьма своеобразно: чтобы дотянуться до дальнего угла, нужно было наклониться над крышкой стола. Потому что подойти напрямую мешала тумбочка.

У меня ведь четверть комнаты занимала печь, которая отапливала гостиную-зал, где сейчас спали деды, но основное «тулово» печи находилось в моей комнате. А между печью и стеной, у которой торцом стояла кровать, была дверь.

Это – со стороны коридора. А напротив него была наружная стена с окном. Под ним стояла тумбочка. А впритык к ней, между печью и стеной с окном – письменный стол.

Кроме этого, никакого пустого пространства в комнате не было. Только узкий проход шириной метра полтора между столом с придвинутым к нему стулом и моей кроватью.

Так что «Панасоник» я поставил в единственном малодоступном (всего лишь малодоступном – не более!) месте.

А наушники и аудиокассеты в пакете я засунул во внутренне пространство письменного стола, на нижнюю полку.